ЕПИСКОПАМ, ПРЕСВИТЕРАМ И ДИАКОНАМ,
ЛЮДЯМ, ПОСВЯЩЕННЫМ БОГУ,
И ВЕРНЫМ МИРЯНАМ
О ЛИТУРГИЧЕСКОМ ВОСПИТАНИИ
НАРОДА БОЖИЯ
Desiderio desideravi
hoc Pascha manducare vobiscum,
antequam patiar.
Очень желал Я
есть с вами сию пасху
прежде Моего страдания (Лк. 22, 15)
1. Дорогие братья и сестры,
в этом послании я хочу обратиться ко всем вам — после того, как уже писал епископам вслед за публикацией Motu Proprio Traditionis custodes, — чтобы поделиться с вами некоторыми размышлениями о Литургии, фундаментальном измерении для жизни Церкви. Эта тема обширная и заслуживает внимательного изучения во всех ее аспектах. Однако в этом послании я не претендую на исчерпывающее рассмотрение вопроса. Я хочу просто предложить некоторые идеи для размышления, которое может способствовать созерцанию красоты и истины христианского священнодействия.
Литургия — «сегодня» истории спасения
2. «Очень желал Я есть с вами сию пасху прежде Моего страдания» (Лк 22, 15). Эти слова Иисуса, которыми начинается рассказ о Тайной Вечере, — это просвет, сквозь который нам дана удивительная возможность ощутить глубину любви Лиц Пресвятой Троицы к нам.
3. Петру и Иоанну было поручено подготовить вкушение пасхальной трапезы, но, если хорошо вглядеться, всё творение, вся история, которая, наконец, подошла к своему раскрытию как истории спасения, — это большое приготовление к той Вечере. Петр и другие присутствуют за этой трапезой, не осознавая, насколько они важны: для каждого дара, чтобы он был таковым, нужен кто-то, готовый его принять. В этом случае несоразмерность величия дара и ничтожности того, кто его получает, беспредельна и не может не удивлять нас. Тем не менее, по милосердию Господа этот дар вверен апостолам, чтобы он был передан каждому человеку.
4. Никто не заслуживал места на той Вечере, все были приглашены или, лучше сказать, привлечены туда пламенным желанием Иисуса вкушать эту Пасху вместе с ними: Он знает, что Он — Агнец этой Пасхи; Он знает, что Он и есть Пасха. Это абсолютная новизна той Вечери, единственное по-настоящему новое событие в истории, которое делает эту Вечерю уникальной и потому «последней», неповторимой. Однако Его бесконечное желание восстановить то общение с нами, которое было и остается Его первоначальным замыслом, не будет удовлетворено до тех пор, пока каждый человек из всякого колена, и языка, и народа, и племени (Откр 5, 9) не будет вкушать Его Тело и пить Его Кровь. Вот почему вплоть до Его возвращения та же самая Вечеря будет продолжать совершаться в священнопраздновании Евхаристии.
5. Мир еще не знает этого, но все являются зваными на брачную вечерю Агнца(Откр 19, 9). Чтобы попасть туда, нужна только брачная одежда веры, приходящей через слушание Его Слова (ср. Рим 10, 17). Церковь шьет такое одеяние, каждому по размеру, омытое и убеленное кровью Агнца (ср. Откр 7, 14). Мы не должны позволять себе ни минуты покоя, зная, что еще не все получили приглашение на эту Вечерю или что другие забыли о нем или заблудились по пути в перипетиях человеческой жизни. Вот почему я сказал, что «мечтаю о миссионерском выборе, способном всё преобразить, чтобы устои, стиль, график дел, способ общения и все церковные структуры были бы подходящим руслом для евангелизации современного мира, а не для самосохранения» (Evangelii gaudium, 27): чтобы все могли участвовать в Вечере жертвоприношения Агнца и жить Им.
6. Прежде нашего ответа на Его приглашение — намного раньше — есть Его желание к нам: мы можем даже не осознавать этого, но каждый раз, когда мы идем на Мессу, первая причина заключается в том, что нас влечет туда Его желание быть с нами. С нашей стороны возможный ответ — и самая требовательная аскеза — это, как всегда, отдаться Его любви, позволить себе быть увлекаемыми Им. Действительно, каждое наше причащение Тела и Крови Христа было желанно Ему на последней Вечере.
7. Содержание преломляемого Хлеба — это крест Иисуса, Его жертва в послушании любви к Отцу. Если бы у нас не было Тайной Вечери, то есть ритуального предварения Его смерти, мы не могли бы понять, как исполнение смертного приговора может быть совершенным актом поклонения, благоугодным Отцу, единственным и истинным актом поклонения. Всего через несколько часов [после Вечери] апостолы могли бы увидеть на кресте Иисусовом — если бы они могли вынести его тяжесть — чтó значат слова «тело, которое предано», «кровь, которая пролита»: именно это мы вспоминаем в каждой Евхаристии. Когда Он возвращается, воскресший из мертвых, чтобы преломить хлеб для идущих в Эммаус учеников и для тех, кто вернулся к ловле рыбы — а не человеков — на Галилейском озере, этот жест преломления хлеба открывает им глаза, исцеляет их от слепоты, вызванной ужасом креста, и делает их способными «видеть» Воскресшего, верить в Воскресение.
8. Если бы мы каким-то образом прибыли в Иерусалим после Пятидесятницы и почувствовали желание не просто узнать об Иисусе из Назарета, но еще и встретиться с Ним, у нас не было бы иной возможности, кроме как найти Его учеников, чтобы услышать Его слова и увидеть Его жесты, живее, чем когда бы то ни было. У нас не было бы иной возможности по-настоящему встретиться с Ним, кроме как в празднующей общине. Вот почему Церковь всегда хранила как свое самое драгоценное сокровище заповедь Господа: «Это совершайте в память обо Мне».
9. С самого начала Церковь осознавала, что речь идет не о представлении, пусть даже священном, Вечери Господней. Это не имело бы никакого смысла, и никому бы и в голову не пришло «инсценировать» — тем более на глазах у Марии, Матери Господа, — этот наивысший момент жизни Учителя. С самого начала Церковь, просвещенная Святым Духом, поняла: то, что было зримым в Иисусе, что можно было видеть своими глазами и осязать руками, Его слова и жесты, конкретность воплощенного Слова, — всё это от Него перешло в священнодействие таинств [1] .
Литургия — место встречи со Христом
10. В этом вся могучая красота Литургии. Если бы Воскресение было для нас концепцией, идеей, мыслью, если бы Воскресший был для нас воспоминанием о воспоминании других — какими бы авторитетными они ни были, как апостолы, — если бы нам не была дана возможность истинной встречи с Ним, то это означало бы объявить, что новизна Слова, ставшего плотью, исчерпана. Напротив, Воплощение, помимо того, что оно является единственным новым событием, которое знает история, — это также метод, избранный Пресвятой Троицей, чтобы открыть нам путь общения. Христианская вера либо есть встреча с Ним живым, либо этой веры нет.
11. Литургия гарантирует нам возможность такой встречи. Нам не нужно смутное воспоминание о Тайной Вечере: мы должны присутствовать на Ней, чтобы слышать Его голос, вкушать Его Тело и пить Его Кровь. Нам нужен Он. В Евхаристии и во всех таинствах нам гарантированы возможность встречи с Господом Иисусом и то, что сила Его Пасхи достигает нас. Спасительная сила жертвы Иисуса, каждое Его слово, каждый Его жест, взгляд и чувство достигают нас через празднование таинств. Я — Никодим, самарянка у колодца, одержимый бесами в Капернауме, расслабленный в доме Петра, прощенная грешница, женщина, страдающая кровотечением, дочь Иаира, слепой из Иерихона, Закхей и Лазарь, прощенные разбойник и Петр. Господь Иисус, Который, принесенный в жертву, не умирает, а преданный смерти — живет вечно [2] , продолжает прощать нас, исцелять нас и спасать нас силой таинств. Это конкретный способ — через Воплощение, — которым Он любит нас. Это способ, которым Он утоляет Свою жажду нас, явленную Им на кресте (Ин 19, 28).
12. Наша первая встреча с Его Пасхой — это событие, знаменующее жизнь всех верующих во Христа: наше крещение. Это не умственное присоединение к Его мысли или согласие с навязанным Им кодексом поведения, но погружение в Его страсти, смерть, воскресение и вознесение. Это не магический жест: магия противоположна логике таинств, потому что претендует на власть над Богом и по этой причине исходит от искусителя. В совершенной преемственности с Воплощением нам дана — в силу присутствия и действия Духа — возможность умереть и воскреснуть во Христе.
13. Как же трогательно это происходит. Молитва освящения воды для крещения [3] открывает нам, что Бог сотворил воду, имея в виду крещение. Это означает, что когда Бог создавал воду, Он думал о крещении каждого из нас и эта мысль сопровождала Его на протяжении всей Его деятельности в истории спасения каждый раз, когда Он с точным намерением осуществлял Свое желание использовать воду. Как будто, сотворив, Он хотел усовершенствовать ее, сделав в итоге водой крещения. И поэтому Он возжелал наполнить ее движением Своего Духа, парящего над поверхностью (ср. Быт 1, 2), чтобы она могла содержать скрытую внутри силу освящения. Он использовал воду, чтобы возродить человечество во время потопа (ср. Быт 6, 1–9, 29). Он владычествовал над нею, разделив ее, чтобы открыть путь освобождения через Красное море (ср. Исх 14). Он освятил ее в Иордане, погрузив в нее плоть Слова, проникнутую Духом (ср. Мф 3, 13-17; Мк 1, 9-11; Лк 3, 21-22). Наконец, Он смешал ее с кровью Своего Сына, — дар Духа, неразрывно связанный с даром жизни и смерти Агнца, закланного за нас, — и из Его пронзенного бока излил ее на нас (Ин 19, 34). И именно в эту воду мы были погружены, чтобы благодаря ее силе мы могли приобщиться к Телу Христа и вместе с Ним достигнуть бессмертной жизни (ср. Рим 6, 1-11).
Церковь — таинство Тела Христова
14. Как напомнил нам II Ватиканский Собор (см. Sacrosanctum Concilium, 5), ссылаясь на Писание, Отцов Церкви и Литургию — столпы подлинного Предания, — из ребра Христа, почиющего на кресте, произошло «дивное таинство всей Церкви» [4]. Параллель между первым Адамом и новым Адамом поразительна: как в случае с первым Адамом, погрузив его в глубокий сон, Бог создал Еву, так в случае с новым Адамом, уснувшим сном смерти, рождается новая Ева — Церковь. Изумление у нас вызывают слова, которые, как мы можем себе представить, произносит новый Адам, глядя на Церковь: «Вот, это кость от костей Моих и плоть от плоти Моей» (Быт. 2, 23). За то, что мы уверовали в Слово и сошли в воды крещения, мы стали костью от кости Его и плотью от плоти Его.
15. Без этой включенности, в т. ч. и телесной, нет никакой возможности переживать полноту поклонения Богу. На самом деле, есть только один акт поклонения, совершенный и угодный Отцу: послушание Сына, мерой которого является Его смерть на кресте. Единственная возможность участвовать в Его жертвоприношении — это стать сыновьями в Сыне. Это дар, который мы получили. Субъект, который действует в Литургии, — это всегда и только Христос-Церковь, мистическое Тело Христово.
Богословский смысл Литургии
16. Мы обязаны Собору — и литургическому движению, которое ему предшествовало, — новым открытием богословского понимания Литургии и ее значения в жизни Церкви: общие принципы, изложенные в Sacrosanctum Concilium, как были основополагающими для проведения реформы, так и остаются таковыми для содействия полному, сознательному, деятельному и плодотворному священнопразднованию (ср. Sacrosanctum Concilium, 11; 14) Литургии — «первого и необходимого источника, из которого христианам надлежит черпать подлинный христианский дух» (Sacrosanctum Concilium, 14). Этим посланием я хотел бы просто пригласить всю Церковь вновь открывать, оберегать и проживать истинность и силу христианского священнопразднования. Я хотел бы, чтобы красота христианского священнодействия и его необходимые последствия в жизни Церкви не были искажены поверхностным и ущербным пониманием его ценности или, что еще хуже, использованием в угоду идеологическому ви́дению, каким бы оно ни было. Священническая молитва Иисуса на последней Вечере, чтобы все были едино (Ин 17, 21), осуждает всякое разногласие вокруг преломленного Хлеба — «Таинства благочестия, знамения единства, уз любви» [5].
Литургия — противоядие от яда духовного обмирщения
17. Я неоднократно предупреждал об опасном искушении в жизни Церкви, которое назвал «духовным обмирщением». Подробно я говорил об этом в Апостольском обращении Evangelii gaudium (93-97), определяя гностицизм и неопелагианство как две взаимосвязанные причины, которые его подпитывают.
Первый сводит христианскую веру к субъективизму, запирающему индивидуума «в тюрьму имманентности собственного разума и чувств» (Evangelii gaudium, 94). Второе обесценивает роль благодати и ведет к «нарциссической и авторитарной элитарности, когда вместо евангелизации человек занимается анализом и классификацией других людей и вместо того, чтобы облегчить им доступ к благодати, всеми силами их контролирует» (Evangelii gaudium, 94).
Эти искаженные формы христианства могут иметь катастрофические последствия для жизни Церкви.
18. Из того, о чем я упомянул выше, ясно, что Литургия по самой своей природе является наиболее эффективным противоядием от этих ядов. Естественно, я говорю о Литургии в ее богословском смысле и, конечно, как утверждал уже Пий XII, не в смысле декоративного церемониала или простой суммы правил и предписаний [6], регулирующих культ.
19. Если гностицизм отравляет нас ядом субъективизма, то литургическое священнопразднование освобождает нас из тюрьмы замкнутости на самих себе, подпитываемой собственным разумом или собственными чувствами. Священнодействие принадлежит не отдельному человеку, а Христу-Церкви — совокупности верующих, объединенных во Христе. Литургия говорит не «я», а «мы», и любое ограничение широты этого «мы» всегда демонично. Литургия не оставляет нас одних в поисках предполагаемого индивидуального знания тайны Бога, но ведет нас за руку вместе как собрание, чтобы привести к тайне, которую Слово и сакраментальные знаки открывают нам. И делает это в соответствии с действием Бога, следуя пути воплощения, через символический язык тела, который распространяется на вещи, пространство и время.
20. Если неопелагианство отравляет нас презумпцией спасения, обретаемого нашими собственными силами, то литургическое священнопразднование очищает нас, провозглашая безвозмездность дара спасения, полученного в вере. Участие в евхаристической Жертве — не наше собственное достижение, которым мы могли бы похвалиться перед Богом и братьями. Начало каждого священнодействия напоминает мне о том, кто я есть, предлагая мне исповедать мой грех и приглашая меня просить Блаженную Приснодеву Марию, ангелов и святых, а также всех братьев и сестер молиться обо мне Господу. Конечно, мы недостойны войти в Его дом; нам нужно Его слово, чтобы спастись (ср. Мф 8, 8). Нам нечем хвалиться, кроме креста Господа нашего Иисуса Христа (ср. Гал 6, 14). Литургия не имеет ничего общего с аскетическим морализмом: это дар Пасхи Господней, который, будучи принят с послушанием, обновляет нашу жизнь. В Горницу Тайной Вечери можно попасть только благодаря силе притяжения Его желания вкушать Пасху вместе с нами: «Desiderio desideravi hoc Pascha manducare vobiscum, antequam patiar» (Лк. 22, 15).
Каждый день вновь открывать красоту истины христианского священнодействия
21. Однако нам следует обратить внимание: чтобы противоядие Литургии было действенным, от нас требуется каждый день вновь открывать красоту истины христианского священнодействия. Я снова имею в виду его богословский смысл, который был прекрасно изложен в 7-м пункте Sacrosanctum Concilium: Литургия — это священство Христа, открытое и данное нам в Его Пасхе, присутствующее и действующее сейчас посредством чувственно воспринимаемых знаков (вода, елей, хлеб, вино, жесты, слова), чтобы Дух, погружающий нас в Пасхальную Тайну, преображал всю нашу жизнь, всё больше и больше сообразуя нас со Христом.
22. Постоянное новое открытие красоты Литургии — это не поиск ритуального эстетизма, довольствующийся лишь заботой о внешней формальности обряда или о скрупулезном соблюдении рубрик. Очевидно, что это утверждение никоим образом не претендует на одобрение противоположного отношения, которое путает простоту с небрежной банальностью, существенное — с невежественной поверхностностью, а конкретность ритуального действия — с чрезмерным практическим функционализмом.
23. Давайте внесем ясность: следует заботиться о каждом аспекте священнодействия (о пространстве, времени, жестах, словах, предметах, облачениях, песнопениях, музыке…), и каждая рубрика должна соблюдаться. Этого внимания было бы достаточно, чтобы не лишить собрание того, что ему причитается, а именно Пасхальной Тайны, празднуемой в соответствии с установленным Церковью ритуалом. Но даже если бы качество и надлежащее проведение священнодействия были гарантированы, этого не было бы достаточно для того, чтобы сделать наше участие полным.
Изумление Пасхальной Тайной — неотъемлемая часть священнодействия
24. Если нет изумления Пасхальной Тайной, которая становится присутствующей в конкретности сакраментальных знаков, мы действительно рискуем оказаться невосприимчивыми к океану благодати, наполняющей каждое священнопразднование. Недостаточно усилий, пусть и похвальных, с целью улучшить качество священнодействия, равно как и призыва к большей углубленности: даже она рискует превратиться в пустую субъективность, если не примет откровения христианской тайны. Встреча с Богом — это не плод индивидуального внутреннего стремления Его найти, а дарованное событие: мы можем встретиться с Богом благодаря новому факту Воплощения, которое на Тайной Вечере достигает крайнего предела в желании быть вкушаемым нами. Как же может постичь нас несчастье уклониться от очарования красотой этого дара?
25. Когда я говорю об изумлении Пасхальной Тайной, я никоим образом не имею в виду того, что подразумевается, как мне иногда кажется, под расплывчатым выражением «ощущение тайны». Порой это входит в число предполагаемых главных обвинений в адрес литургической реформы: говорят, что священнодействие лишили «ощущения тайны». Изумление, о котором я говорю, — это не какое-то недоумение перед лицом неясной реальности или загадочного обряда, а наоборот — восхищение тем, что спасительный замысел Божий раскрылся в Пасхе Иисуса (ср. Еф 1:3-14) и ее действенность продолжает достигать нас в праздновании «тайн», то есть таинств. Остается совершенно верным, что полнота откровения в сравнении с нашей человеческой ограниченностью превосходит нас и найдет свое исполнение в конце времен, когда Господь вернется. Коль скоро изумление истинное, то нет никакого риска, что инаковость Божьего присутствия не будет воспринята, даже в пределах той близости, которую предполагает Воплощение. Если реформа лишила священнодействие такого «ощущения тайны», то это скорее повод не для обвинения, а для признания ее достоинства. Красота, как и истина, всегда порождает изумление, и, когда она относится к тайне Бога, она приводит к поклонению.
26. Изумление представляет неотъемлемую часть священнодействия, потому что это отношение того, кто знает, что находится перед своеобразием символических жестов. Это удивление того, кто переживает силу символа, который не отсылает к абстрактному концепту, а содержит и выражает саму конкретность того, что означает.
Необходимость серьезного и живого литургического воспитания
27. Таким образом, фундаментальный вопрос таков: как нам восстановить способность проживать в полноте священнодействие? Эту цель преследует реформа, предложенная Собором. Вызов очень требовательный, потому что современный человек — не во всех культурах одинаково — утратил способность участвовать в символическом действии, которое является существенной чертой священнодействия.
28. Эпоха постмодерна, — когда человек чувствует себя еще более растерянным, без каких-либо ориентиров, лишенным ценностей, потому что они стали безразличными, полностью осиротевшим, в условиях фрагментации, в которых горизонт смысла кажется невозможным, — отягощена еще и обременительным наследством, оставленным нам предыдущей эпохой, порожденным индивидуализмом и субъективизмом (что еще раз напоминает о пелагианстве и гностицизме), как, впрочем, и абстрактным спиритуализмом, который противоречит самой природе человека — духа воплощенного и, следовательно, способного к символическому действию и символическому пониманию.
29. Именно этой реальности современного мира Церковь, собравшаяся на Соборе, захотела противостоять, подтверждая свое осознание того, что она является таинством Христа, светом народов (Lumen gentium), посвящая себя благоговейному слушанию Слова Божия (Dei Verbum) и признавая радости и надежды (Gaudium et spes) людей нашего времени как свои собственные. Великие Конституции Собора неотделимы друг от друга, и не случайно, что это единое великое размышление Вселенского Собора — наивысшего выражения синодальности Церкви, чьего богатства я вместе со всеми вами призван быть хранителем, — началось с размышления о Литургии (Sacrosanctum Concilium).
30. Закрывая вторую сессию Собора (4 декабря 1963 г.), святой Павел VI высказал следующее:
«Впрочем, эта напряженная и сложная дискуссия не осталась без обильных плодов: действительно, тема, обсуждение которой было завершено в первую очередь и которая в некотором роде является в Церкви первостепенной, как в силу своей природы, так и в силу своего достоинства, — Мы имеем в виду тему священной Литургии, — подошла к счастливому завершению, и сегодня Нами торжественно обнародована. По этой причине Наш дух ликует от искренней радости. В том, как это происходило, Мы, конечно, констатируем, что было соблюдено уважение к правильному порядку ценностей и обязанностей: таким образом, мы признали, что высшая честь принадлежит Богу; что наш первый долг — возносить молитвы Богу; что священная Литургия — это первоисточник того божественного обмена, в котором нам сообщается жизнь Бога, и первая школа нашего духа, а также первый дар, который мы должны дать христианскому народу, объединенному с нами в вере и молитвенном усердии; наконец, это первое приглашение человечеству возвысить свой немой голос в святых и искренних молитвах и ощутить ту неописуемую возрождающую силу духа, которая обретается в совместном пении хвалы Богу и в уповании людей, через Иисуса Христа и в Святом Духе» [7].
31. В этом послании я не могу подробно останавливаться на богатстве различных проявлений, которые я оставляю для вашего размышления. Если Литургия — это «вершина, к которой стремится деятельность Церкви, а вместе с тем и источник, из которого исходит вся ее сила» (Sacrosanctum Concilium, 10), тогда нам хорошо понятно, чтó поставлено на карту в литургическом вопросе. Было бы банальным рассматривать напряженность, к сожалению, имеющую место вокруг священнодействия, как простое расхождение между различными вкусами в отношении конкретной ритуальной формы. Проблема имеет в первую очередь экклезиологический характер. Я не понимаю, как можно говорить о признании действительности Собора (хотя я бы удивился, если бы католик предположил, что можно этого не делать) и в то же время не принимать литургической реформы, рожденной из конституции Sacrosanctum Concilium, которая выражает реальность Литургии, тесно связанную с ви́дением Церкви, так превосходно описанным в Lumen gentium. По этой причине, как я уже объяснял в своем послании ко всем епископам, я счел своим долгом подтвердить, что «литургические книги, обнародованные святыми Понтификами Павлом VI и Иоанном Павлом II в соответствии с постановлениями II Ватиканского Собора, являются единственным выражением lex orandi римского обряда» (Motu Proprio Traditionis custodes, ст. 1).
Непринятие реформы, а также поверхностное ее понимание отвлекают нас от обязанности находить ответы на вопрос, который я снова и снова повторяю: как мы можем возрастать в способности проживать в полноте священнодействие? Как можем продолжать изумляться тем, что происходит в священнопраздновании прямо у нас на глазах? Мы нуждаемся в серьезном и живом литургическом воспитании.
32. Давайте вернемся еще раз в Горницу Тайной Вечери в Иерусалиме: в утро Пятидесятницы рождается Церковь, первая ячейка нового человечества. Только сообщество людей, — примиренных, потому что прощенных; живых, потому что Он жив; истинных, потому что в них обитает Дух истины, — может вскрыть тесное пространство духовного индивидуализма.
33. Именно община Пятидесятницы способна преломлять Хлеб с уверенностью, что Господь жив, воскрес из мертвых и присутствует в Своем слове, в Своих жестах, в приношении Своего Тела и Своей Крови. С этого момента священнопразднование стало привилегированным — хотя и не единственным — местом встречи с Ним. Мы знаем, что только благодаря этой встрече человек полностью становится человеком. Только Церковь Пятидесятницы может воспринимать человека как личность, открытую для полноты отношений с Богом, с творением и со своими братьями.
34. Здесь возникает решающий вопрос о литургическом воспитании. Романо Гвардини говорит: «Так вырисовывается и первая практическая задача: поддерживаемые этой внутренней трансформацией нашего времени, мы должны заново научиться входить в религиозные отношения как люди в полном смысле» [8]. Это то, что Литургия делает возможным; в этом мы должны себя воспитывать. Тот же Гвардини без колебаний заявляет, что без литургического воспитания «реформы обряда и текста не очень помогут» [9]. Я не претендую сейчас на исчерпывающее рассмотрение богатейшего предмета литургического воспитания, а просто хочу предложить несколько моментов для размышления. Думаю, можно выделить два аспекта: воспитание к Литургии и воспитание Литургией. Первое зависит от второго, которое является существенным.
35. Необходимо найти пути для воспитания в изучении Литургии: с начала литургического движения многое было сделано в этом направлении благодаря ценному вкладу многих ученых и учебных заведений. Однако необходимо распространить эти знания за пределы академической среды в доступной форме, чтобы каждый верующий возрастал в познании богословского смысла Литургии (это решающий вопрос, и он лежит в основе любого литургического знания и практики), а также развития христианского священнопразднования, обретая способность понимать евхологические тексты, динамику обряда и их антропологическую ценность.
36. Я думаю о нормальном ритме наших собраний, которые происходят, чтобы праздновать Евхаристию в День Господень, воскресенье за воскресеньем, Пасху за Пасхой, в конкретные моменты жизни каждого отдельного человека и общин, в разные периоды жизни: рукоположенные служители совершают пастырское действие первостепенной важности, когда берут крещеных верных за руку, чтобы приводить их к повторяющемуся переживанию Пасхи. Следует всегда помнить, что именно Церковь, Тело Христово, является субъектом священнодействия, а не только священник. Знание, которое приобретается в результате изучения, —это лишь первый шаг к тому, чтобы соприкоснуться с празднуемой тайной. Очевидно, что для того, чтобы иметь возможность направлять своих братьев и сестер, служители, возглавляющие собрание, должны знать путь, изучив его по карте богословской науки, но также посредством частой практики опыта живой веры, — практики, питаемой молитвой и, конечно, не сводящейся только к обязанности, которую нужно исполнять. В день своего рукоположения каждый священник слышит, как епископ говорит ему: «Осознай, что будешь делать, следуй тому, что будешь совершать, и живи согласно с тайной Креста Господня» [10].
37. Кроме того, подход к изучению Литургии в семинариях должен учитывать исключительную способность самого богослужения предлагать органичное и единое ви́дение богословских знаний. Каждая богословская дисциплина в соответствии со своей перспективой должна демонстрировать собственную тесную связь с Литургией, в свете чего становится ясной и осознаваемой целостность священнического воспитания (ср. Sacrosanctum Concilium, 16). Ориентированность богословской формации в семинариях на литургическую мудрость безусловно оказала бы положительное влияние и на пастырскую деятельность. Нет ни одного аспекта церковной жизни, который не находил бы своей вершины и своего источника в Литургии. Совместное, живое, целостное пастырское служение является не столько результатом разработки сложных программ, сколько следствием того, что воскресное евхаристическое празднование, основа общения, находится в центре жизни общины. Богословское понимание Литургии никоим образом не позволяет воспринимать эти слова так, как если бы всё сводилось к культовому аспекту. Священнопразднование, которое не евангелизирует, не является подлинным — точно так же, как возвещение, которое не ведет к встрече с Воскресшим в священнопраздновании: ибо и то, и другое без свидетельства любви подобно меди звенящей или кимвалу звучащему (ср. 1 Кор 13, 1).
38. Для служителей и для всех крещеных литургическое воспитание в этом первом своем смысле не является чем-то, что можно приобрести раз и навсегда. Поскольку дар празднуемой тайны превосходит нашу способность познания, это усилие, безусловно, должно сопровождать постоянное воспитание каждого со смирением ребенка и отношением, которое проявляется в изумлении.
39. Последнее замечание о семинариях: кроме обучения они должны также предоставлять возможность переживать священнопразднование, не только образцовое с ритуальной точки зрения, но подлинное и живое, позволяющее жить в истинном общении с Богом, к чему должно стремиться богословское знание. Только действие Духа может усовершенствовать наше познание тайны Бога, что является вопросом не умственного понимания, а отношения, которое затрагивает всю жизнь. Такой опыт имеет основополагающее значение для того, чтобы, когда семинаристы станут рукоположенными служителями, они могли сопровождать общины в том же пути познания тайны Бога, которая является тайной любви.
40. Это последнее соображение подводит нас к размышлению о втором смысле, в котором мы можем понимать выражение «литургическое воспитание». Я имею в виду то, что мы формируемся — каждый в соответствии со своим призванием — благодаря участию в литургии. Даже знания, полученные в результате изучения, о котором я только что говорил, должны, чтобы не превратиться в своего рода рационализм, служить осознанию формирующего действия самой Литургии в каждом верующем во Христа.
41. Из того, что мы сказали о природе Литургии, становится очевидным, что познание тайны Христа, решающего для нашей жизни вопроса, заключается не в умственном усвоении какой-то идеи, а в реальном экзистенциальном взаимодействии с Его личностью. В этом смысле Литургия не имеет ничего общего со «знанием», и ее цель в первую очередь не педагогическая (хотя подобная ее ценность и велика: ср. Sacrosanctum Concilium, 33), но является хвалою, благодарением за Пасху Сына, спасительная сила которой достигает нашей жизни. Священнопразднование касается реальности послушания нашего существа действию Духа, Который действует в ней, пока в нас не будет воссоздан образ Христа (ср. Гал 4, 19). Полнота нашего становления — это сообразность Христу. Повторяю: речь идет не о ментальном и абстрактном процессе, а о том, чтобы стать Им. Это цель, для которой был дан Дух, Чье действие всегда и единственно состоит в созидании Тела Христова. Так обстоит дело с евхаристическим хлебом и с каждым крещеным, призванным всё больше и больше быть тем, что он получил в качестве дара при крещении, а именно — быть членом Тела Христова. Лев Великий пишет: «Приобщение Тела и Крови Христа не делает ничего иного, кроме как соделывает нас тем, что мы вкушаем» [11].
42. Это экзистенциальное взаимодействие происходит — в преемственности и соответствии с методом Воплощения — сакраментальным образом. Литургия состоит из вещей, которые являются полной противоположностью духовным абстракциям: хлеб, вино, елей, вода, ароматы, огонь, пепел, камень, ткани, цвета, тело, слова, звуки, тишина, жесты, пространство, движение, действие, порядок, время, свет. Всё творение — это проявление Божией любви: с тех пор, как та же самая любовь проявилась во всей полноте на кресте Иисуса, всё творение привлечено к ней. Всё творение берется, чтобы быть поставленным на службу встрече со Словом воплощенным, распятым, умершим, воскресшим, вознесшимся к Отцу. Так, как это поется в молитве над водой купели для крещения, но также и в молитве над елеем для священного миропомазания, и в словах предложения хлеба и вина — плодов земли и труда человека.
43. Литургия прославляет Бога не потому, что мы можем что-то добавить к красоте неприступного света, в котором Он обитает (ср. 1 Тим 6, 16), или к совершенству ангельского пения, которое вечно звучит в небесных обителях. Литургия прославляет Бога, потому что она позволяет нам — здесь, на земле — видеть Бога в праздновании тайн и, видя Его, черпать жизнь из Его Пасхи: мы, которые были мертвы по преступлениям и благодатью оживотворены со Христом (ср. Еф 2, 5), — слава Божия. Ириней, doctor unitatis [учитель единства], напоминает нам об этом: «Слава Божия есть живущий человек; а жизнь человека есть ви́дение Бога. Если откровение Бога через творение доставляет жизнь всем на земле живущим, тем более откровение Отца через Слово дарует жизнь видящим Бога» [12].
44. Гвардини пишет: «Этим определяется первая задача работы по литургическому воспитанию: человек должен снова стать восприимчивым к символам» [13]. Эта обязанность касается всех — как рукоположенных служителей, так и верных. Задача непростая, потому что современный человек стал неграмотным: он больше не способен читать символы, он как будто даже не подозревает об их существовании. То же самое происходит с символом нашего тела. Оно является символом, потому что представляет собой тесный союз души и тела; это зримость духовной души в телесном мире, и в этом заключается человеческая уникальность, специфика личности, не сводимой ни к какой другой форме живого существа. Наша открытость трансцендентному, Богу, конститутивна: непризнание этого неизбежно ведет нас не только к незнанию Бога, но и к незнанию самих себя. Достаточно взглянуть на парадоксальное отношение к телу: то к нему относятся почти навязчиво в погоне за мифом о вечной молодости, то сводят его к материальности, которой отказывают в каком-либо достоинстве. Факт в том, что телу нельзя придать ценность, отталкиваясь только от самого тела. Каждый символ одновременно и могуществен, и хрупок: если его не уважать, если к нему не относиться так, как подобает, он разрушается, теряет свою силу, становится ничего не значащим.
Мы утратили взгляд святого Франциска, смотревшего на солнце — которое называл братом, потому что так это чувствовал, — и видевшего его bellu e radiante cum grande splendore, [красивым и лучащимся великим сияньем] и благоговейно певшего: de te Altissimu, porta significatione [Тебя, о Всевышний, (оно) собой знаменует] [14]. Потеря современным человеком способности понимать символическую ценность тела и всего творения делает для него почти недоступным символический язык Литургии. И всё же не может быть и речи об отказе от этого языка: невозможно от него отказаться, потому что это тот язык, который избрала Пресвятая Троица, чтобы достичь нас во плоти Слова. Скорее речь идет о восстановлении способности использовать и понимать символы Литургии. Нам не нужно отчаиваться, потому что это измерение, как я только что сказал, является в нас конститутивным; и несмотря на зло материализма и спиритуализма — и тот, и другой отрицает единство души и тела — оно всегда готово возродиться, как и всякая истина.
45. Поэтому вопрос, который мы задаем себе, таков: как вернуть способность воспринимать символы? Как снова научиться читать их, чтобы быть способными их переживать? Мы хорошо знаем, что священнопразднование таинств, по милости Божией, действенно само по себе (ex opere operato [самим фактом своего совершения]), но это не гарантирует полного вовлечения людей без их надлежащего расположения по отношению к языку священнодействия. Символическое прочтение — это не факт умственного познания и усвоения понятий, а живой опыт.
46. Прежде всего мы должны восстановить доверие к творению. Я имею в виду, что вещи — те, при помощи которых «совершаются» таинства, — приходят от Бога, к Нему направлены и были приняты Им особым образом в воплощении, чтобы стать орудиями спасения, проводниками Духа, каналами благодати. Из этого ясно, насколько велика дистанция между этим ви́дением и материалистическим или спиритуалистическим. Если сотворенные вещи являются неотъемлемой частью тайнодействий, которыми осуществляется наше спасение, то мы должны относиться к ним по-новому, не поверхностно, а с уважением и благодарностью. С самого начала сотворенные вещи содержат семя освящающей благодати таинств.
47. Еще одним важным вопросом — в контексте того, как нас воспитывает Литургия, — является обучение, необходимое для того, чтобы приобрести внутреннее отношение, которое позволит нам использовать и понимать литургические символы. Объясню это на простом примере. Я имею в виду родителей и еще в большей мере бабушек и дедушек, а также наших священников и катехизаторов. Многие из нас узнали силу жестов литургии —таких как, например, крестное знамение, коленопреклонение, формулы нашей веры — именно от них. Возможно, у нас нет живых воспоминаний о таком обучении, но мы легко можем представить себе жест большой руки, которая берет маленькую руку ребенка и медленно сопровождает ее, когда она впервые совершает знамение нашего спасения. Движение сопровождается словами, тоже медленно, как будто для того, чтобы уловить каждое мгновение этого жеста, овладеть всем телом: «Во имя Отца… и Сына… и Святого Духа…. Аминь». А затем руку ребенка отпускают и, оставаясь рядом в готовности, если понадобится, прийти на помощь, наблюдают, как он повторяет только что сделанный жест самостоятельно. Теперь это привычка, которая будет возрастать вместе с ним, приобретая ту форму, которая известна только Духу. С того самого момента этот жест, его символическая сила принадлежит нам, или, лучше сказать, мы принадлежим ему. Он придает нам форму, мы сформированы им. Здесь не нужно много рассуждений, не обязательно понимать всё в этом жесте: нужно быть маленькими — и при его передаче, и при его принятии. Остальное —дело Духа. Так мы были приобщены символическому языку. Мы не можем позволить, чтобы это богатство было у нас похищено. По мере взросления у нас может появиться больше средств для понимания, но всегда при условии, что мы остаемся маленькими.
Ars celebrandi [Искусство священнопразднования]
48. Одним из средств сохранять и взращивать жизненно важное понимание символов Литургии определенно является искусство священнопразднования. Это выражение также оказывается предметом различных истолкований. Его смысл становится ясным, если мы обратимся к богословскому смыслу Литургии, описанному в 7-м пункте Sacrosanctum Concilium, на который я уже несколько раз ссылался. Ars celebrandi не может сводиться к простому соблюдению рубрик, как, впрочем, и пониматься как причудливая — иногда необузданная — креативность без правил. Обряд есть сам по себе норма, а норма никогда не является самоцелью, но всегда служит реальности более высокого уровня, которую она призвана охранять.
49. Как и любое искусство, ars celebrandi требует различных знаний. Прежде всего, понимания того динамизма, который описывает Литургия. Момент литургического действия — это место, где посредством воспоминания совершается Пасхальная Тайна, чтобы крещеные в силу своего участия могли пережить ее в своей собственной жизни. Без этого понимания священнодействие легко превращается в заботу о внешнем (более или менее утонченную) или в заботу о соблюдении рубрик (более или менее жесткую).
Следовательно, необходимо знать, как Святой Дух действует в каждом богослужении: искусство священнопразднования должно быть созвучно действию Духа. Только так оно будет свободно от субъективизма, являющегося результатом преобладания индивидуальных чувств, и культурализма, который представляет собой неразборчивое включение культурных элементов, не имеющее ничего общего с правильным процессом инкультурации.
Наконец, необходимо понимать динамику символического языка, его особую природу, его действенность.
50. Из этих кратких наблюдений следует, что искусство священнопразднования не может быть импровизированным. Как и любое искусство, оно требует последовательного применения. Ремесленнику достаточно техники, но у художника, помимо технических знаний, не может отсутствовать еще и вдохновение, которое является определенной формой владения: не художник (если он настоящий) владеет искусством — оно владеет им. Невозможно научиться искусству священнопразднования, посещая курсы public speaking [публичных выступлений] или техник убеждения в общении (я не сужу о намерениях, я вижу последствия). Каждый инструмент может быть полезен, но он должен быть всегда подчинен природе Литургии и действию Святого Духа. Требуется усердная преданность священнопразднованию, позволяющая самому священнодействию передать нам свое искусство. Гвардини пишет: «Мы должны осознать, насколько глубоко мы всё еще застряли в индивидуализме и субъективизме, насколько мы отучились от требования величия и насколько мала мера нашей религиозной жизни. Чувство величия молитвы, желание экзистенциального в ней должно пробудиться вновь. Однако путь туда — это дисциплина, отказ от немощной сентиментальности; серьезная работа, выполняемая в послушании Церкви и нашему религиозному бытию и поведению» [15]. Так учатся искусству священнопразднования.
51. Говоря на эту тему, мы можем думать, что она касается только рукоположенных служителей, которые исполняют служение предстоятеля. Но на самом деле это отношение, которым призваны жить все крещеные. Я думаю обо всех жестах и словах, которые принадлежат собранию: собираться вместе, шествовать в процессии, сидеть, стоять, становиться на колени, петь, пребывать в молчании, возглашать, смотреть, слушать. Есть много способов, которыми собрание, как один человек (Неем 8, 1), участвует в священнопраздновании. Все вместе совершают один и тот же жест, все вместе говорят в один голос, и это передает отдельным людям силу всего собрания. Такое единообразие не только не подавляет, но, напротив, учит каждого из верных открывать подлинную уникальность своей личности не в индивидуалистических установках, а в осознании того, что все собравшиеся — единое тело. Дело не в том, чтобы следовать литургическому этикету: это скорее «дисциплина» — в том смысле, в каком это слово использовано Гвардини, — которая, если ее правильно соблюдать, формирует нас. Это жесты и слова, которые упорядочивают наш внутренний мир, давая нам жить определенными чувствами, отношениями, поведением. Они являются не формулами идеала, способными вдохновить нас, а действиями, которые вовлекают тело во всей его полноте, то есть в единстве души и тела.
52. Среди ритуальных действий, принадлежащих всему собранию, исключительно важное место занимает молчание. Несколько раз оно прямо прописано в рубриках: всё евхаристическое празднование погружено в тишину, которая предшествует его началу и которая знаменует каждый момент его ритуального развития. Действительно, она присутствует в Акте покаяния, после приглашения к молитве, в Литургии Слова (перед чтениями, между чтениями и после проповеди), в Евхаристической молитве, после Причащения [16]. Это не внутреннее убежище, куда можно спрятаться для уединенной изоляции, как будто страдая от ритуальности, чтобы отвлечься: такое молчание противоречило бы самой сущности священнопразднования. Литургическая тишина —это нечто гораздо большее: это символ присутствия и действия Святого Духа, Который оживляет всё священнодействие, и поэтому она часто становится кульминацией ритуальной последовательности. Именно являясь символом Духа, она обладает силой выражать многогранное Его действие. Таким образом, о чем я уже говорил ранее, молчание сподвигает к покаянию и желанию обращения, побуждает слушать Слово и молитву, располагает нас к поклонению Телу и Крови Христа, предлагает каждому в близости общения то, что Дух желает творить в нашей жизни, чтобы сообразовать нас с преломленным Хлебом. Вот почему мы призваны исполнять с особым вниманием символический жест молчания: в нем Дух формирует нас.
53. Каждый жест и каждое слово содержат точное действие, которое всегда ново, потому что оно соответствует всегда новому моменту в нашей жизни. Объясню это на простом примере. Мы преклоняем колени, чтобы попросить прощения, чтобы смирить свою гордыню, чтобы принести Богу наши слезы, чтобы молить Его о вмешательстве, чтобы благодарить Его за полученный дар. Это всегда один и тот же жест, который, по сути, выражает нашу собственную малость в присутствии Бога. Однако, совершаемый в разные моменты нашей жизни, он формирует нашу глубинную сущность, а затем проявляется внешне в наших отношениях с Богом и братьями. Коленопреклонение должно тоже совершаться искусно, то есть с полным осознанием его символического смысла и той потребности, которую мы испытываем, выражая этим жестом наше поведение в присутствии Господа. И если всё это верно для такого простого жеста, то насколько больше это будет верно для священнопразднования Слова? Какому искусству мы призваны научиться, возвещая Слово, слушая его, делая его источником вдохновения для нашей молитвы, делая его жизнью? Всё это заслуживает самого пристального внимания — не формального или просто внешнего, а живого и внутреннего, — потому что каждый жест и каждое слово священнодействия, выраженные с «искусством», формируют христианскую личность каждого человека и общины.
54. Если верно, что ars celebrandi касается всего празднующего собрания, то не менее верно и то, что рукоположенным служителям надлежит проявлять об этом особую заботу. Посещая христианские общины, я часто замечал, что то, как они переживают литургию, обусловлено — и в хорошем, и, к сожалению, в плохом смысле — тем, как их приходской настоятель возглавляет собрание. Можно сказать, что существуют разные «модели» предстоятельства. Вот возможный список подходов, которые, хотя и противоположны друг другу, характеризуются определенно неадекватным способом возглавлять собрание: жесткая строгость или чрезмерная креативность, одухотворяющий мистицизм или практический функционализм, торопливая поспешность или подчеркнутая медлительность, неряшливая небрежность или чрезмерная утонченность, излишняя приветливость или иератическая невозмутимость. Несмотря на широкий спектр этих примеров я считаю, что неадекватность этих моделей имеет общий корень: излишний персонализм литургического стиля, который иногда выражает плохо скрываемую манию протагонизма. Часто это становится более очевидным, когда наши богослужения транслируются в сети, что не всегда уместно и над чем необходимо задуматься. Следует иметь в виду, что это не самое распространенное поведение, но нередко собрания страдают от такого «злоупотребления».
55. Многое можно было бы сказать о важности предстоятельства и о том, какого такта оно требует. Несколько раз я останавливался на сложной задаче произнесения проповеди [17] . Сейчас ограничусь несколькими более широкими соображениями, желая еще раз поразмышлять с вами о том, как Литургия воспитывает нас. Я думаю о нормальном положении воскресной Мессы в наших общинах и поэтому обращаюсь к пресвитерам, но косвенно и ко всем рукоположенным служителям.
56. Пресвитер участвует соответствующим ему образом в священнопраздновании в силу дара, полученного в таинстве Священства, и это выражается именно в предстоятельстве. Как и все служения, которые он призван исполнять, это в первую очередь не обязанность, возложенная на него общиной, а следствие излияния Святого Духа, полученного при рукоположении, которое позволяет ему выполнять эту задачу. Пресвитер тоже воспитывается своим предстоятельством в священнопразднующем собрании.
57. Чтобы это служение исполнялось хорошо — именно искусно, — принципиально важно, чтобы священник обладал прежде всего живым осознанием того, что, по милости, он является особым присутствием Воскресшего. Рукоположенный служитель сам по себе есть один из способов присутствия Господа, что делает христианское собрание уникальным, отличным от любого другого собрания (ср. Sacrosanctum Concilium, 7). Этот факт придает «сакраментальную» (в широком смысле) глубину всем жестам и словам предстоятеля. Собрание имеет право быть способным чувствовать в этих жестах и словах желание Господа сегодня, как и на Тайной Вечере, вкушать Пасху вместе с нами. Следовательно, главное действующее лицо — Воскресший, а никак не наша собственная незрелость, которая стремится, под видом роли и поведения, к недолжной презентабильности. Пресвитер сам охвачен тим желанием общения, которое Господь питает в отношении каждого: он как бы помещен между пылающим любовью сердцем Иисуса и сердцем каждого верного, объектом Его любви. Предстоятельствовать на Евхаристии — значит погрузиться в горнило Божией любви. Когда мы понимаем эту реальность или просто интуитивно догадываемся о ней, нам, безусловно, больше не нужна инструкция, диктующая правильное поведение. Если мы нуждаемся в ней, то из-за очерствения наших сердец. Высшей и, следовательно, самой требовательной нормой является сама реальность евхаристического празднования, которая выбирает слова, жесты, чувства, давая нам понять, подходят ли они для той задачи, которую они должны выполнять. Очевидно, что это не может быть импровизацией: это искусство, которое священнику требуется применять, то есть усердно заботиться о том огне любви Господа, что Он пришел низвести на землю (ср. Лк 12, 49).
58. Первая община, преломляя хлеб в послушании велению Господа, делает это под пристальным взором Марии, сопровождающей первые шаги Церкви: «Все они единодушно пребывали в молитве и молении, с некоторыми женами и Мариею, Материю Иисуса» (Деян 1, 14). Дева-Матерь «наблюдает» жесты Своего Сына, которые доверены апостолам. Подобно тому, как, услышав слова ангела Гавриила, Она сохраняла Слово, ставшее плотью, в Своей утробе, Она и теперь сохраняет в лоне Церкви те жесты, которые созидают тело Ее Сына. Пресвитер, повторяющий эти жесты в силу дара, полученного в таинстве Священства, храним в лоне Девы. Нужно ли какое-то правило, указывающее нам, как следует себя вести? 59. Став орудиями для того, чтобы огонь Его любви разгорался на земле, хранимые в лоне Марии — Девы, ставшей Церковью (как пел святой Франциск), пресвитеры предоставляют себя действию Духа, Который желает довести до исполнения дело, начатое в их рукоположении. Действие Духа дает им возможность осуществлять свое служение предстоятельства в Евхаристическом собрании со страхом Петра, осознающего, что он грешник (Лк 5, 1–11), с глубоким смирением страждущего слуги (ср. Ис 42 и далее), с желанием, чтобы люди, вверенные им в ежедневном осуществлении служения, «вкушали» их.
60. Именно священнопразднование воспитывает священника, чтобы он достиг этого качества предстоятельства. Повторяю, это не ментальное присоединение, пусть даже в него вовлечены весь наш разум и все наши чувства. Итак, пресвитер воспитывается в предстоятельстве словами и жестами, которые Литургия вкладывает в его уста и в его руки. Он не восседает на троне [18], потому что Господь царствует со смирением того, кто служит. Он не лишает центральной роли алтарь, знак Христа, из пронзенного бока Которого истекли кровь и вода — источники таинств Церкви, и центр нашей хвалы и общего благодарения [19].
Приближаясь к алтарю для приношения, пресвитер воспитывается в смирении и покаянии словами: «Со смиренным духом и сокрушенным сердцем да будем мы приняты Тобою, Господи, и да будет жертва наша пред Тобою ныне благоугодна Тебе, Господи Боже» [20]. Он не может полагаться на самого себя для служения, доверенного ему, потому что Литургия приглашает его просить об очищении через знамение воды: «Омой меня, Господи, от беззакония моего и от греха моего очисти меня» [21].
Слова, которые Литургия вкладывает в его уста, имеют разное содержание, требующее особой тональности. Важность таких слов требует от священника истинного ars dicendi [искусства произнесения]. Они формируют его внутренние чувства, будь то моление от имени собрания, обращенное к Отцу, увещевание, обращенное к собранию, а также единогласное возглашение вместе со всем собранием.
В Евхаристической молитве, в которой участвуют и все крещенные, слушая ее благоговейно и безмолвно и принимая участие в возглашениях [22] (Общее наставление к Римскому Миссалу, 78–79), предстоятель имеет силу от имени всего святого народа напомнить Отцу о приношении его Сына на Тайной Вечере, чтобы этот безмерный дар мог быть вновь представлен на алтаре. В этом приношении он участвует вместе с приношением самого себя. Пресвитер не может повествовать Отцу о Тайной Вечере, не будучи ее участником. Он не может сказать: «Примите и вкусите от него все, ибо это есть Тело Мое, которое за вас будет предано», — и не испытывать того же желания предложить свое собственное тело, свою собственную жизнь за вверенный ему народ. Это то, что происходит при исполнении его служения. Через всё это и многое другое пресвитер постоянно воспитывается священодействием.
* * *
61. Я хотел просто поделиться некоторыми размышлениями, которыми, безусловно, не исчерпывается неизмеримая сокровищница празднования святых тайн. Прошу всех епископов, пресвитеров и диаконов, преподавателей семинарий, преподавателей богословских факультетов и учебных заведений, а также всех катехизаторов помогать святому Народу Божию черпать подлинный христианский дух из этого первого источника христианской духовности. Мы призваны постоянно вновь открывать богатство общих принципов, изложенных в первых пунктах Sacrosanctum Concilium, осознавая тесную связь между этой первой Конституцией Собора и всеми остальными. По этой причине мы не можем вернуться к той обрядовой форме, которую Отцы Собора, cum Petro et sub Petro [с Петром и под Петром], сочли необходимым реформировать, утвердив — под водительством Святого Духа и согласно своей пастырской совести — принципы, из которых родилась реформа. Святые понтифики Павел VI и Иоанн Павел II, утвердив реформированные богослужебные книги ex decreto Sacrosancti Œcumenici Concilii Vaticani II [по декрету Священного Вселенского II Ватиканского Собора]), гарантировали верность реформы Собору. По этой причине я написал Traditionis custodes, чтобы Церковь могла возносить на разных языках одну и ту же молитву, способную выразить ее единство [23]. Как я уже писал, я желаю, чтобы это единство было восстановлено во всей Церкви римского обряда.
62. Я хотел бы, чтобы это послание помогло нам возродить изумление красотой истины христианского священнодействия, напомнило о необходимости подлинного литургического воспитания и признало важность искусства священнопразднования, которое служит истине Пасхальной Тайны и участию в ней всех крещеных, каждого в соответствии со своим призванием. Всё это богатство — рядом с нами:оно в наших церквях, в наших христианских праздниках, в центральном значении Дня Господня, в силе таинств, которые мы священнопразднуем. Христианская жизнь — это непрерывный путь роста: мы призваны позволить формировать себя в радости и общении.
63. Поэтому я хотел бы оставить вам еще одно указание, чтобы продолжить наш путь. Призываю вас вновь открыть для себя смысл литургического года и Дня Господня: это тоже одно из поручений Собора (ср. Sacrosanctum Concilium, 102-111).
64. В свете всего сказанного выше мы понимаем, что литургический год —это возможность возрастать в познании тайны Христа, погружая нашу жизнь в тайну Его Пасхи, в ожидании Его возвращения. Это настоящее непрерывное воспитание. Наша жизнь — не случайная и хаотичная последовательность событий, а путь, который от Пасхи к Пасхе сообразует нас с Ним в ожидании исполнения блаженного упования и пришествия Спасителя нашего, Иисуса Христа [24].
65. По мере того, как течет время, обновленное Пасхой, каждые восемь дней Церковь празднует в воскресенье событие спасения. Воскресенье, прежде чем стать заповедью, является даром, который Бог дает Своему народу (по этой причине Церковь охраняет его заповедью). Воскресное празднование дает христианской общине возможность воспитываться Евхаристией. От воскресенья к воскресенью Слово Воскресшего озаряет наше существование, желая осуществить в нас то, ради чего оно было послано (ср. Ис 55, 10–11). От воскресенья к воскресенью Причащение Телу и Крови Христа желает также сделать нашу жизнь благоугодной Отцу жертвой в братском общении, которое становится участием друг к другу, принятием друг друга, служением. От воскресенья к воскресенью сила преломляемого Хлеба поддерживает нас в возвещении Евангелия, в котором проявляется подлинность нашего священнопразднования. Давайте оставим споры, чтобы вместе послушать, что Дух говорит Церкви. Давайте хранить общение и изумляться красотой Литургии. Нам была дана Пасха. Давайте хранить непреходящее желание Господа иметь возможность вкушать ее вместе с нами. Под взором Марии, Матери Церкви.
Дано в Риме, у святого Иоанна в Латеране, 29 июня, в торжество святых апостолов Петра и Павла, в 2022 году, в десятый год моего понтификата.
ФРАНЦИСК
Все люди да убоятся, весь мир да вострепещет, и небо возвысится,
когда явится над алтарем в руке священника Христос, Сын Бога живого!
О удивительное возвышение и вселяющая трепет почесть!
О высшее смирение! О смиренное величие:
Господь всего мира, Бог и Сын Божий
так Себя уничижает, что нашего ради спасения скрывается
под скромным видом хлеба!
Узрите, братья, смирение Божие
и изливайте перед ним ваши сердца;
смиритесь и вы, чтобы вознес вас.
Итак, ничего из вашего не оставляйте у себя,
чтобы целиком получил вас Тот, Кто отдает вам всего Себя.
Святой Франциск Ассизский
Письмо всему Ордену II, 26-29 25*
[Текст оригинала — на итальянском языке]
1 Ср. Leo Magnus, Sermo LXXIV: De ascensione Domini II, 1: «quod […] Redemptoris nostri conspicuum fuit, in sacramenta transivit».
2 Præfatio paschalis III, Missale Romanum (2008), p. 367: «Qui immolátus iam non móritur, sed semper vivit occísus».
3 Ср. Missale Romanum (2008), p. 532.
4 Ср. Augustinus, Enarrationes in psalmos 138, 2; Oratio post septimam lectionem, Vigilia paschalis, Missale Romanum (2008), p. 359; Super oblata, Pro Ecclesia (B), Missale Romanum (2008), p. 1076.
5 Ср. Augustinus, In Ioannis Evangelium tractatus, XXVI, 13.
6 Ср. Litteræ encyclicæ Mediator Dei (20 Novembris 1947) in AAS 39 (1947) 532.
7 AAS 56 (1964) 34.
8 R. Guardini, Liturgische Bildung (1923) in Liturgie und liturgische Bildung (Mainz, 1992), p. 43.
9 R. Guardini, Der Kultakt und die gegenwärtige Aufgabe der Liturgischen Bildung (1964) in Liturgie und liturgische Bildung (Mainz, 1992), p. 14.
10 De Ordinatione Episcopi, Presbyterorum et Diaconorum (1990), p. 95: «Agnosce quod ages, imitare quod tractabis, et vitam tuam mysterio dominicæ crucis conforma».
11 Leo Magnus, Sermo LXIII: De Passione Domini, III, 7.
12 Irenæus Lugdunensis, Adversus hæreses, IV, 20, 7.
13 R. Guardini, Liturgische Bildung (1923) in Liturgie und liturgische Bildung (Mainz, 1992), p. 36.
14 Cantico delle Creature, Fonti Francescane, n. 263.
15 R. Guardini, Liturgische Bildung (1923) in Liturgie und liturgische Bildung (Mainz, 1992), p. 99.
16 Ср. Institutio Generalis Missalis Romani, nn. 45; 51; 54–56; 66; 71; 84; 88; 271.
17 См. Esortazione apostolica Evangelii gaudium (24 novembre 2013), nn. 135-144.
18 Ср. Institutio Generalis Missalis Romani, n. 310.
19 Prex dedicationis in Ordo dedicationis ecclesiæ et altaris (1977), p. 102.
20 Missale Romanum (2008), p. 515: «In spiritu humilitatis et in animo contrito suscipiamur a te, Domine; et sic fiat sacrificium nostrum in conspectu tuo hodie, ut placeat tibi, Domine Deus».
21 Missale Romanum (2008), p. 515: «Lava me, Domine, ab iniquitate mea, et a peccato meo munda me».
22 Ср. Institutio Generalis Missalis Romani, nn. 78-79.
23 Ср. Paulus VI, Constitutio apostolica Missale Romanum (3 Aprilis 1969) in AAS 61 (1969), 222.
24 Missale Romanum (2008), p. 598: «…exspectantes beatam spem et adventum Salvatoris nostri Iesu Christi».
* Русский перевод Е. Широниной (цитируется по книге: Св. Франциск Ассизский, Сочинения. М.: Издательство Францисканцев, 1995, с. 183) с незначительными исправлениями.