24 января в культурном центре «Покровские ворота» прошла презентация книги Ильи Семененко-Басина «Доктор Гааз и христианская книга», посвященная книгоиздательским инициативам московского медика-филантропа Фридриха Йозефа (Федора Петровича) Гааза, которые были направлены на реализацию основной задачи тюремной благотворительности – воспитание и социализацию арестантов. В монографии, основанной на документах пятнадцати архивных фондов, дается анализ личности Доктора Гааза, его общественной деятельности, уточняются отдельные факты его биографии.
Предваряя начало презентации, ведущая встречи Джованна Парравичини представила гостям культурного центра автора книги, доктора исторических наук Илью Семененко-Басина, и двух основных докладчиков – архиепископа Павла Пецци и игумена Русской Православной Церкви Петра Мещеринова, специалиста в области перевода с немецкого языка протестантских текстов. Ведущая отметила, что содержание книги раскрывает неизвестные обстоятельства книгоиздательских проектов Доктора Гааза, но также уточняет некоторые факты его биографии, помогает читателю понять культурную среду, повлиявшую на формирование личности медика-филантропа. После краткого вступления Джованна Парравичини предоставила слово архиепископу Павлу Пецци.
Владыка Павел, участвующий в презентации посредством видеоконференции (zoom), выступил с докладом на тему «Христианство: Любовь и Доброта. Опыт Франциска Сальского», память которого Католическая Церковь отмечает в этот день.
Архиепископ сказал, что «мало кто знает, кто такой Франциск Сальский. Но еще меньше людей знает, что личность святого Франциска оказала глубокое влияние на жизнь и деятельность Слуги Божьего Доктора Федора Петровича Гааза». Как отметил владыка, о последнем обстоятельстве он узнал благодаря книге Ильи Семененко-Басина «Доктор Гааз и христианская книга». Владыка напомнил, что 28 декабря исполнилось 400 лет со дня смерти или со дня рождения для неба Франциска Сальского. По этому случаю Папа Франциск обнародовал послание Totum Amoris Est («Всё принадлежит любви», ВПЛ), и которое епископ всем советовал прочитать.
Обращаясь к личности святого, владыка отметил, что «Франциск родился 21 августа 1567 года в Савойе, в замке Саль, недалеко от Анси, тогдашней кафедры католического епископа Женевы, в самой Женеве «царствовали» кальвинисты, запрещавшие любые проявления католического присутствия в городе.
В 70-е годы XVI века Франциск живет и учится в Париже, в это время он переживает глубокий духовный кризис — «суд», «распознание» своего опыта, – который стал для него фундаментальным. Франциск открывает для себя, что христианство, католичество, не имеет будущего, если оно останется только в монастырях: необходимо, чтобы оно присутствовало в университетах, во дворах власть имущих, и среди народа, особенно среди наиболее бедных и отверженных. Ключом к его «кризису» стала бескорыстная любовь, в чем мы можем увидеть отсылку к «гаазовскому» девизу «спешите делать добро».
Париж становится важным местом его деятельности, куда бы не направляли Франциска, он воспринимает это как окончательное место своей миссии. Здесь он впервые столкнулся с фидеизмом Кальвина, от которого Франциск смог освободиться именно благодаря сознанию того, что «достойна веры лишь любовь» (Бальтазар).
Бескорыстная любовь – это «суд» над миром сим. Этот мир был «осуждён» любовью, а не гневом Божиим, и вера есть признание этой действенной, спасающей человека и мир любви. Никакие правила сами по себе не приносят спасение, они лишь оправдывают действия власти и делают человека и мир смертельно унылыми. Бескорыстная любовь – это ключ к «служению» святого Франциска. Для него любить означало служить. Перед своей смертью Франциск ездил в Лион, куда он прибыл для его последнего дипломатического поручения — сопровождения кардинала Маурицио Савойского в Авиньон, по просьбе герцога Савойского, чтобы отдать дань уважения молодому королю Людовику XIII, возвратившемуся в Париж из путешествия по долине Роны после победоносной военной кампании на юге Франции. Усталый и больной, Франциск отправился в путь исключительно из чувства служения. Как писал он сам, «если бы моё путешествие не принесло большой пользы их служению, у меня наверняка было бы много веских причин не делать этого; впрочем, если дело касается их службы, живой или мёртвый, я не отступлю, а пойду или понесусь» (Письмо)».
Далее владыка особо подчеркнул, что для святого Франциска послушание было не просто добродетелью, а возможностью приносить плоды на ниве Господней. Поэтому лишь после неохотного согласия своего отца в 1593 году он был рукоположен во священники.
«Кафедра женевской епархии, где начал служение молодой пастырь, была тогда в изгнании в Анси, на востоке Франции. Для любого католического верующего, тем более для священника, было опасно даже только появиться на землях, принадлежавших «кальвинистскому государству» Женевы. Франциск включился в «борьбу» за души как добрый пастырь, который готов отдать свою жизнь за овец. Франциск был терпелив, добр, неутомим и вежлив. Он считал, что если уж ошибаться, то лучше в том, чтобы быть слишком добрым, чем слишком строгим. Он не обличал, а убеждал, участвуя, где это было возможно, в диспутах с противной стороной, и побеждал в них, противопоставляя любой идеологии опыт любви, открывшийся ему во время парижского пребывания в церкви. Он использовал диалог как способ передачи своего личного опыта того, что «любовь Христова объемлет его» (ср. 2Кор 5,14). Будем помнить, что в ту эпоху насилие и смерть не были специфическими католическими способами убеждения, поскольку в кальвинистской Женеве довольно часто применялась смертная казнь, в том числе и через сожжение, для тех, кого считали противниками Реформации. Дважды сторонники кальвинизма организовывали покушения на жизнь Франциска, по счастью неудачные.
Чтобы распространять свидетельство о вере, основанной на заповеди любви и на ясной и доступной доктрине, Франциск использовал плакаты и листовки, пророчески открывая путь тому, что в будущем будет названо католической прессой. Именно по этой причине Франциск был объявлен покровителем писателей и журналистов.
Благодаря своему методу, за несколько лет служения, которое можно без преувеличения назвать миссионерским, святой Франциск вернул в Церковь около семидесяти тысяч человек. Три раза он тайно приезжал в Женеву, где встречался с главой кальвинистов Теодором Безой, стремясь убедить его в истинности католического вероучения, но не преуспел.
В 1602 году Франциск становится епископом Женевы, и выбирает своим девизом слова «Non excidet» — «не исчезнет», — из тринадцатой главы Первого Послания Апостола Павла к Коринфянам. Чтобы вера не «исчезла», необходимо заботиться о религиозном просвещении, воспитании своей паствы.
Франциск сам стал заниматься катехизацией, пророчески возвращаясь к истокам Церкви, когда сами апостолы и первые епископы занимались непосредственно воспитанием верующих».
Еще одним важным аспектом служения святого Франциска, было то, что он «опирался на Крещение, и предлагал мирянам то, что до него Церковь предлагала только монашествующим – путь святости. Именно поэтому в «Руководстве к благочестивой жизни» («Филотея»), самом знаменитом своем сочинении, Святой говорит о благочестии и миссии, обращаясь к мирянам, ко всем крещёным, на что он сам обращает внимание читателя в предисловии к первому изданию, отмечая, что ранее все сочинения подобного рода предназначались исключительно лицам духовного звания, либо тем, кто в результате чтения должен был принять решение оставить мир и к ним примкнуть».
«Святость и миссия – это дело не только для священников или монахинь в монастыре, нет, это дело каждого крещеного. Поэтому речь идет не о каком-то внешнем принуждении, о каких-то деспотичных и произвольных силах, о насилии. Скорее, убедительная сила миссии – это приглашение, которое оставляет свободу человека невредимой», – сказал епископ.
«Богословие святого Франциска Сальского – это богословие любви, и наивысшей формой благочестия он называет умение жить, исполняя две «наибольшие» заповеди – заповеди любви. Все наследие Франциска Сальского может быть заключено в его словах «все принадлежит любви» («Трактат о любви к Богу»), которые опять напоминают нам о словах Доктора Гааза «спешите делать добро».
Владыка Павел также напомнил, что святой Папа Иоанн Павел II назвал святого Франциска Сальского «Учителем Божественной любви» не только потому, что тот написал очень важный трактат о любви к Богу, но, прежде всего, потому что он переживал в себе и вокруг себя эту любовь, и был её свидетелем в повседневной жизни.
Обращаясь к сегодняшнему дню, владыка Павел отметил, что опыт Франциска Сальского важен и для нас сегодня, когда мы тоже переживаем эпохальные изменения, эпохальный поворот: «Каждому из нас и всей Церкви в целом необходима открытость, а не замкнутость в себе; нам необходимо быть свободными от мирского, светского влияния, но с такой свободой, чтобы мы не уходили из этого мира, не защищались от него в замкнутых общинах. Необходимо, чтобы наши общины были способны жить в мире, разделять с людьми их жизнь, ходить вместе с ними, слушать их и принимать их».
«Именно это делал Франциск: он умел «читать» с помощью благодати Божией свою эпоху, изменения, которые в ней происходили, и те перемены, которые ещё необходимо было осуществить. Поэтому сегодня он приглашает нас выйти из чрезмерной заботы о себе, о наших структурах, о социальном имидже, и спрашивать себя, скорее, о том, каковы конкретные потребности и духовные ожидания нашего народа и нашей эпохи», – заключил владыка.
Он завершил свое выступление молитвой святого Франциска Сальского к Святому Иосифу, которую читает каждый день:
«Славный Святой Иосиф, обручник Марии,
простри на нас твою отцовскую защиту,
ты, сделавший возможной
самую невозможную вещь.
Взгляни на наши нынешние нужды,
обрати свой отцовский взгляд
на то, что важно для твоих детей.
Помоги нам и возьми под свою любящую защиту
дела столь важные, что мы доверяем их тебе,
чтобы их успешное завершение
было ради славы Божией
и ради блага нас, с любовью следующих за тобой.
Аминь!».
Вторым выступающим был игумен Петр Мещеринов, который представил доклад «Ф.П. Гааз – духовное становление. Предположительные влияния», начав его словами: «Фридрих Йозеф Лаврентиус Гааз (Хас) родился 24 августа недалеко от Бонна, в католической семье аптекаря Петера Гааза. Это поликонфессиональная земля. С одной стороны, доминирующая религия — католичество, Кельн (резиденция архиепископа в Бонне) — один из важнейших центров немецкого католицизма до сего дня. Кроме того, здесь — родина немецкой мистики («рейнских мистиков» ХII — XIII вв. — Майстер Экхарт, Таулер, Генрих Сюзо — все это доминиканцы, центром их жизни был Кельн). С другой стороны, с XVI века на этой земле укоренились лютеранство и реформатство. И именно для этой локации был свойственен важный феномен — нижнерейнский пиетизм, главнейшим представителем которого был Герхард Терстеген, характерная черта: сочетание духовности и медицины (Терстеген). Разумеется, необязательно, что Фридрих Гааз со всем этим был сознательно знаком; но «дух места», «genius loci», так сказать, несомненно влияет на религиозно чуткого человека – опять же, это сочетание духовности и медицины), собственно, и определяет облик доктора Гааза».
«Что такое северный католицизм?» — задает вопрос докладчик, и отвечает, что это «глубочайшие традиции благотворительности; и именно попечение о бедных — причем через это осуществлялось «Подражание Христу». (Общество Св. Причастия; Берньер-Лувиньи). Это было в крови и плоти католицизма, и, несомненно, не могло не повлиять на Доктора Гааза — и здесь связка «духовность и медицина». Далее. С 1802 года Гааз обучался на философском факультете в Йенском университете, изучал философию, в том числе непосредственно у Шеллинга, и медицину. Затем Гааз перевелся в Геттингенский университет, для которого существенным является немецкое просвещение. Обычно, когда мы говорим об этом важном феномене, мы имеем в виду французское просвещение, преимущественно атеистическое и антицерковное.
Лейбниц, Винкельман, в особенности Кант, Лессинг, Гердер и Гете вот эмблематичные имена немецкого просвещения, вполне теистического, выдвигающего на первый план вопросы философии, искусства, образования. Немецкие университеты – очаги этого движения. Нельзя недооценивать влияние просвещения с его гуманистическими идеалами на доктора Гааза. Обычно люди церковные ругают просвещение, но, как и всегда в истории, через него Бог осуществлял то, что должна была бы делать Церковь – это гуманизация жизни».
«И, наконец, еще одно важное влияние нужно упомянуть. Это русский католицизм первой четверти XIX века. Доктор Гааз жил в Москве; я не знаю ситуацию с католическим духовенством в нашем городе в то время. Но тон, конечно, задавала столица – а в Петербурге в эту эпоху католицизм представляли представители так называемого «баварского пиетизма» – это, прежде всего, Иоганн Госснер, настоятель собора Св. Екатерины до 1824 года. Учителя Госснера – Мартин Боос, епископ Зальер, представители движения «Альгауэрского Духовного возрождения», начавшегося с 1790-х годов и охватившего альпийский католический регион. Надо сказать, что после Венского конгресса этот «католический пиетизм» стал подвергаться преследованиям, Госснер потерял свое место в Мюнхене и был приглашен в Петербург — место расцвета духовной свободы, что связано с именем князя Голицына, обер-прокурора Синода и Министра народного просвещения. Госснер был сопредседателем Библейского общества. Неизвестно, были ли знакомы Госснер и Доктор Гааз, но католицизм тогда в России был явно «пиетистский», и я думаю, что так или иначе это не могло не сказываться на духовном облике нашего героя.
Вот что я хотел сказать о возможных источниках духовного становления доктора Гааза».
Завершил выступления докладчиков автор книги «Доктор Гааз и христианская книга» Илья Викторович Семененко-Басин, который начал свое выступление с ответа на замечание игумена Петра о знакомстве Госснера и доктора Гааза.
«Возможно, два этих персонажа могли быть знакомы, — предположил Илья Викторович, — потому что доктора Гааза отличало здоровое и хорошее любопытство. Скажу, что концы нужно искать в дневниках Александра Ивановича Тургенева, который был знаком и с тем и другим. В то же время Доктор Гааз, будучи москвичом, бывал в Петербурге».
Затем автор книги перешел к ответу на вопрос Джованны Парравичини: «Как эта книга вошла в вашу жизнь, какие открытия вы сделали?».
«Если говорить о книге, — заметил автор, — скажу, что работа над монографией началась с паломничества. Но это паломничество было не столько по земле, сколько было паломничеством духовным. Для меня изначально доктор Гааз это герой известной фундаментальной работы Анатолия Федоровича Кони, а также персонаж, связанный с некоторым местом – почитаемой могилой на немецком кладбище, о которых я знал с юных лет. В самом начале 90-х годов, то есть сразу после окончания университета, я познакомился с Еленой Владимировной, «тайной» или «подпольной» монахиней, которая так и не вышла из этого «подполья», но окормляла священника Русской Православной Церкви. Она мне рассказывала, как в годы войны, она регулярно ездила молиться на могилу Доктора Гааза. Можно себе представить осеннюю Москву, никаких огней, и маленькая женщина, которая идет по темным улица к кладбищу, ей было очень страшно, ее могли арестовать за нарушение комендантского часа. Согласитесь, что такая история сама по себе способна захватить воображение, и конечно, я тоже приехал на немецкое кладбище, но это было не столь красочно и не столь драматично, как в годы войны. И на этом фоне, когда я, занимаясь совсем другими вещами, случайно обнаружил латиноязычное письмо Доктора Гааза в каталоге отдела рукописей Румянцевской, бывшей Ленинской библиотеки, для меня это стало событием. Этот документ собственно и стал отправной точкой моего исследования. Из реконструированного текста с переводом на русский язык было понятно, что за письмом, написанным невероятно ужасным почерком, стоит какая-то большая история. Письмо было написано православному священнику – протоиерею, но не столько священнику, сколько цензору — Федору Голубинскому, одному из неформальных лидеров московского комитета по цензуре, который нес на себе большую нагрузку в этом сообществе цензоров, берясь, как правило, за самые сложные тексты, и часто выступая от лица митрополита и синода.
Так вот, Гааз пишет этому человеку очень длинный и мотивированный текст, в котором объясняет, почему уже после третьей по счету цензуры его нужно пропустить. И почему нужно согласиться с тем-то и тем-то. Конечно перед исследователем стоит всегда много вопросов: «что за текст?», «почему такие сложности?», «что делал Гааз в церковной цензуре, если он медик, социальный работник, автор медицинских трудов?». Скорее можно было бы думать о гражданской цензуре, но не о духовной. Масса вопросов.
Вот тут-то и началось мое путешествие — исследование, развивавшееся с 2015 по 2021 год по трем направлениям.
Первое: мне хотелось реконструировать все книгоиздательские начинания Гааза и понять, почему он переписывается с цензурой. Что он пытается издать? Идет ли речь о листовках, букварях, азбуках или больших обстоятельных книгах? Замечу, что к сожалению, большие обстоятельные книги цензура отклоняла. Жаль, что мы не увидели его компилятивный труд о страстях Христовых, составленный по более ранним трудам католического автора, с массой приписок самого Гааза. Но радует, что до нас дошли 30 фрагментов этих приписок, которые сохранились благодаря выпискам цензора, сделанных на французском языке. Бог даст, может быть, когда-нибудь кто-то прочитает их и сможет перевести и реконструировать их в какой-то фрагмент наследия Доктора Гааза.
Второе: это попытка определить характеристики личности самого Доктора Гааза. Казалось бы, для врача и филантропа книгоиздание – это не такая важная тема, как работа с людьми или социальная работа. Но тут выясняется, что всё обращение в цензуру – это как стук в заранее плотно затворенную дверь. Вся эта эпопея, растянувшаяся на много лет, позволяет охарактеризовать самого доктора, понять его интересы, что для него ценно и важно, что он хочет передать людям. И здесь очень хорошо виден его интерес к текстам Франциска Сальского, он даже пытается напечатать в Москве томик писем Франциска на французском языке, что совершенно естественно цензура запретила – «зачем в Москве печатать на французском письма Франциска Сальского?». Так, обнаружилось много интереснейших деталей: практикующий римо-католик, активный член католической общины, который постоянно обращается к православным цензорам. Ну, в конце концов, с тем же Франциском Сальским мог бы обратиться к цензорам католическим, тем более, в Петербурге был специальный департамент, отвечающий за цензурирование книг, предназначенных для католиков. Но он не писал туда, Гааз постоянно обращается к Голубинскому, то есть постоянно балансирует на кране межконфессиональных контактов, он сознательно идет на это, иногда даже кажется, что он наивен.
Третье: я пытался показать потенциал самих источников. Дело в том, что, если мы видим, что кто-то обращался к цензорам, значит нужно сразу обращаться к документам цензуры. Смотреть, какое получило развитие это обращение. Нужно отметить, что фонды духовной цензуры — и не только Московской или Петербургской, но и других городов — очень неплохо сохранились по сравнению с другими. Вот, например, архив тюремного комитета, в котором трудился Доктор Гааз, его фонд практически погиб. Он хранился в одной из башен Кремля и в советское время был фактически уничтожен, сохранилась лишь одна рукописная книга.
В то же время сохранившиеся фонды духовной цензуры практически не привлекают внимание исследователей и не являются основой каких-либо научных работ, в отличие от фондов гражданской цензуры, которые разрабатываются в свете баталий русских классиков с цензурой.
Меня же заинтересовал сам потенциал источников, документов цензуры, зачастую это очень «сухие» документы: перечень принятых текстов, отвергнутых и разрешенных, и очень интересные внутренние отзывы цензоров, которые были заранее «закрытыми», а потому написаны очень свободно и раскованно, от отражают мысли их авторов и это очень ценно для понимания духовной среды Церкви XIX века».
«Я думаю, что мне удалось представить личность доктора Гааза с учетом его культурной и духовной формации, показав это через документы переписки, сведения о личной библиотеке Гааза», — этими словами завершил свое выступление Илья Семененко-Басин.
Заключительная часть презентации книги была посвящена ответам на вопросы, среди которых прозвучал и такой: «Какие есть свидетельства, что именно духовность Франциска Сальского повлияла на мировоззрение доктора Гааза?».
Владыка Павел, отвечая на этот вопрос, сказал: «Я не могу назвать какие-то источники, но, исходя из жизни Доктора Гааза, из писем, о которых мы сегодня слышали, и из других свидетельств можно сделать вывод о влиянии Франциска Сальского на Доктора Гааза. Потом, читая труды Франциска Сальского, я заметил общее с деятельностью Доктора Гааза и на основании этого я сделал свои выводы, но у меня нет прямых доказательств».
Дополняя ответ владыки, Илья Семененко-Басин отметил, что «сказанного архиепископом достаточно, потому что такие вещи выясняются именно типологически – вы знакомитесь с биографией человека». «Хочу заметить, что у Доктора Гааза не было специального теологического образования, а следовательно, он мог читать те книги, которые были популярны, и, зная самых полярных на тот момент авторов, в число которых входил и Франциск Сальский, можно предположить, что его труды оказали свое влияние на формирование личности доктора. И есть еще два момента: в своем завещании Доктор Гааз пишет о части мощей Франциска Сальского, которые были у него дома и перед которыми он молился. В конце концов, у него был выбор и он мог бы найти себе мощи иного святого, если бы он этого захотел, но он выбрал именно эти мощи. Кстати, в завещании доктор распорядился, какой церкви он их завещает, но, к сожалению, мы не знаем, где эти мощи сейчас, нужно смотреть, что стало с самой церковью, но никто этим не занимался. И второй момент: опубликованы письма Гааза к Шеллингу, лекции которого он слушал, и в какой-то момент Гаазу захотелось, чтобы Шеллинг перешел к традиционной церковной вере. И аргумент Гааза всегда является отсылкой «читайте Франциска Сальского», которого вы не понимаете, которого вы отвергаете, и эта аргументация очень развернута в письмах Гааза и это говорит о нем самом».
Подводя итог встречи, Джованна Парравичини отметила, что «книга, хоть и является научной, но наука выступает инструментом достижения отношений с живым человеком, и это бесценный ценный вклад, открывающий путь для дальнейших исследований».
Текст и фото: Ольга Дубягина