12 сентября отец Штефан Липке из Общества Иисуса, последние шесть лет служивший в Архиепархии Божией Матери в Москве, был назначен вспомогательным епископом Преображенской Епархии в Новосибирске, откуда и начался его путь в России в 2011 году. В преддверии епископской хиротонии, которая состоится 2 февраля 2025 года в Кафедральном соборе Новосибирска, он рассказал Информационной службе Архиепархии о своём пути в России и о том, что наполняет его сердце перед лицом нового назначения.
— Отец Штефан, вам не кажется символичным, что вас назначили вспомогательным епископом в Новосибирск? Ведь именно с Сибири начался ваш путь в России. Давайте вернемся к началу этой истории. Почему вы приехали в Россию? Вы хотели в миссию именно сюда?
– Через несколько дней после убийства двух иезуитов в Москве в 2008 году в Германии проходила встреча Общества Иисуса, на которой кто-то спросил меня: «Ты заявил, что готов поехать служить в Россию?» Я ответил «нет», а через пару минут вдруг подумал: «пока нет». Вскоре я пришёл с этим к моему провинциалу, он попросил изложить моё желание в письменном виде, что я и сделал. Но когда я пришёл к нему на разговор, он сказал: «Знаешь, мы уже перенаправили твоё письмо в Рим, и пусть они там разбираются». Это была осень 2008 года. Потом мне дали три года на «подумать», на занятия языком и т.д.
— Когда вы приехали в Новосибирск?
— Я очень хорошо помню эту дату – 1 сентября 2011 года. Свой первый год я провёл там, служа в предсеминарии. Потом пять лет служил в Томске. Этот регион мне хорошо знаком. Тут надо понимать географию Преображенской епархии. Там есть полоса вдоль транссибирской железной дороги, недалеко от границы с Казахстаном – это одно. Там я много где уже был: в Челябинске, Екатеринбурге, Кемерово… Другое дело – Крайний Север, где приходы побольше, поактивнее, помоложе сейчас, потому что там добывают нефть и газ, и туда едут работать католики из соседних стран, например, из Беларуси. Этот регион я еще совсем не знаю. Вот, получил первое приглашение, в Сургут.
— Чего вы ожидали, отправляясь в Россию? Какие представления о ней у вас были? Я знаю, что вы исследовали творчество А.П. Чехова…
— Это случилось уже гораздо позже. Тогда я больше интересовался Достоевским и Толстым. Но это было не главное. Я также много интересовался советской историей. Но и это было не главное. Главным был опыт личной встречи с Россией. Я посещал Москву и Новосибирск летом 2009 и 2010 года. Меня впечатлили эти огромные расстояния. Я сразу понял, что, когда тебя зовут куда-то, например, навестить больного, нужно быть готовым долго и трудно добираться. Сибирь тогда – это совсем не то, что сейчас. Да и сейчас… В Сибири совсем не те автобусы, которые ходят по Москве, и дороги не те. Но тогда было еще хуже. Я понял, что жизнь здесь – это труд.
Ещё я помню свою первую осень и зиму в Новосибирске. Осенью я всё время чувствовал себя голодным – не знаю, с чем это было связано, но чувствовал, что трачу очень много энергии, и потом, зимой – холод. В первую зиму казалось, что она никогда не закончится. Я переживал что-то похожее на депрессию – даже не от холода, а из-за того, что подолгу было темно. Понадобилось время, чтобы принять это просто как часть жизни.
И еще запомнилась ранняя осень в Томске. Тогда каждую субботу с конца августа по начало октября был выезд за город. И было удивительно наблюдать перемену пейзажа: в первую субботу листья были зеленые, во вторую – уже желтые, в третью – их не было, а в четвертую – уже шёл первый снег. Такими были мои первые впечатления от Сибири. Здесь, в Москве, конечно, по-другому.
— А если говорить о встрече именно с русским менталитетом? Все-таки это совсем другая культура относительно той, в которой вы выросли… Из опыта приходской, а также образовательной, воспитательной работы, каким вы для себя открыли этот русский менталитет? Есть что-то, что вас удивляет? Или что вы полюбили?
— Надо сказать, что менталитет здесь очень разный. Как я уже сказал, есть какой-то особый сибирский менталитет. Например, очень чувствуется, что раньше люди были прямо вынуждены помогать друг другу в виду тяжелых условий жизни. Это остается в характере у современных сибиряков, особенно у сельских – готовность помогать, гостеприимство.
Также во многих людях в России я вижу желание копать глубоко, стремление дойти до сути вещей. Особенно я это замечаю в академической среде, в университетах… Конечно, и тут встречается прагматичный подход, когда тема исследования выбирается, чтобы получить грант. Но всё же больше встречаю тех, для кого грант – это лишь средство для того, чтобы дойти до сути вопроса, который их по-настоящему интересует.
Потом, я уже говорил о просторах, которые поражают в Сибири и вообще в России. Но иногда у меня такое ощущение, что люди не ценят этого. Даже с точки зрения экологии люди порой ведут себя так, будто у них есть еще какая-то вторая Россия.
— Раз уж вы обратились к исследовательским вопросам… Ваше новое назначение оставит какое-то пространство для академической работы, для собственных исследований?
— Пока и сам не знаю. Я и здесь многое не успевал и не успеваю. Но таково служение. Я всё же надеюсь, что у меня будет возможность время от времени писать какие-то научные статьи. Может быть, я научусь, наконец, сосредоточенно работать в дороге. Никогда этого не умел. Но очевидно, что в ближайшие годы мне придется много ездить, и было бы неплохо научиться что-то писать в дороге.
— А какова будет судьба Института св. Фомы, который вы возглавляли в эти годы?
— Именно потому, что я не мог сразу бросить дела Института, мне дали разрешение немного отложить хиротонию. Обычно следующий учебный год мы планируем в ноябре предыдущего, так что сейчас ещё много работы, но к концу года я смогу с полной свободой сказать: «вот, я сделал свое, пожалуйста». Мне не привыкать: также было в Томске с приходом и с гимназией.
— Новые горизонты нашего призвания всегда дарят что-то новое, но и просят какой-то жертвы…
— Да, какие-то двери уже закрылись совсем. Например, я вряд ли смогу продолжать так интенсивно заниматься исследовательской работой в сфере русской литературы. Разве что на стыке с философией, теологией… Но в то же время появились какие-то новые интересы. Я очень надеюсь, что в каком-то виде преподавание останется в моей жизни. Я уже получил разрешение принять участие в богословских встречах в Кыргызстане следующим летом. Хочется, чтобы таких возможностей было больше. Также надеюсь, что смогу заниматься духовным сопровождением людей, хотя бы иногда, скорее всего, не духовенства, потому что для них я буду в каком-то смысле начальником… Но я был бы рад сопровождать и мирян.
— Это интересное наблюдение. В нашем русском менталитете фигура епископа почему-то часто воспринимается именно как начальник, перед которым нужно отчитаться, а не как отец, к которому можно прийти с чем угодно. Вы готовы к этой новой роли немного отца, немного начальника?
— Можно ли по-настоящему быть к этому готовым? Но все-таки мне очень хочется говорить с духовенством, хочется, чтобы мы могли говорить искренне, могли поддерживать друг друга и расти вместе. Я многих знаю лично в Преображенской епархии, поэтому надеюсь, что между нами сохранятся именно такие отношения.
— Перед лицом этого назначения вы видите помощь в своей игнатианской харизме?
— Начну с того, что я прямо принес обет, что не стану епископом, а если вдруг все-таки стану, то буду советоваться с нашим генеральным настоятелем. Конечно, напрямую с генеральным настоятелем – это нечасто и непросто, а вот с провинциальным и региональным настоятелем – обязательно. А учитывая, что назначили меня в Преображенскую епархию, это будет необходимо ещё и потому, что там много иезуитов и на них многое держится. Поэтому важно поддерживать отношения с орденом. Если будет возможно, я хотел бы принимать участие и в провинциальных встречах Общества Иисуса, которые проходят время от времени в разных местах.
А если говорить о самой харизме, она дает глубокую свободу. Святой Игнатий говорит в «Духовных упражнениях», что человек сотворен для того, чтобы хвалить Бога, служить Ему и через это спасти свою душу, а все остальное, что имеется на лице Земли, создано для человека, чтобы помочь ему. Поэтому человек должен держаться того, что ему помогает, и отказываться от того, что мешает. Такой подход формирует открытость перед лицом нового служения. Открытость необходима, чтобы в епархии появилось что-то новое, чтобы, если нужно, отказаться от чего-то старого, но не потому, что «раньше было плохо», а когда есть ощущение, что нужно двигаться немножко в другом направлении.
Также важно то, что Игнатий пишет в конце «Духовных упражнений»: все направлено на то, чтобы познавать присутствие Господа во всем, чтобы Его во всем любить, во всем Ему служить, чтобы в любых обстоятельствах, в любом человеке, с которым мы встречаемся, увидеть возможность служить Господу. И я поражаюсь тому, как Церковь делает это. В Западной Сибири «Каритас», например, делает огромный труд, служа обществу, в котором совсем мало католиков. Хочется, чтобы это было настоящим духовным начинанием и приносило пользу и с человеческой точки зрения, и духовно, ведь через них, через их труд, происходит встреча с Господом. Этому меня научили иезуиты и, может быть, ещё больше – сестры Матери Терезы, которые по-настоящему это умеют.
— Кажется, Господь сделал вам большой подарок, ведь Папа, которому вы теперь будете напрямую подчиняться – ваш собрат, то есть сформирован в той же харизме. И кажется, что в последние годы именно благодаря Папе Франциску Вселенская Церковь начала для себя больше отрывать какие-то универсальные блага игнатианской духовности. Например, в методе синодальных бесед, Синодального пути.
— Да, этот метод распознавания важен. В каждой ситуации нужно смотреть: что здесь самое важное? как мы движемся вперед? каков следующий шаг? Кстати, иногда мне кажется, что здесь, в России, присутствует такой максимализм в подходе… В смысле, если ты не можешь достичь чего-то тут же, руки опускаются. Иногда люди не знают, как начать, если заранее понятно, что речь пока лишь об одном маленьком шаге. Но важно делать один шаг за другим, дорога открывается в пути. Сейчас многое непонятно, но идти нужно и можно.
— Вы станете епископом в Юбилейный год надежды. Что это значит для вас? Кажется, ситуация в мире настолько драматичная, что даже разговоры о надежде могут казаться каким-то утопизмом. А Церковь призывает нас праздновать надежду именно сейчас. Что вы об этом думаете?
— На самом деле, для меня это имеет большое значение. Начну с того, что я вырос в приходе святого апостола Иакова. Там перед алтарем стояла скульптура Иакова с посохом паломника и раковиной. Правда, в Сантьяго у меня еще ни разу не получилось пойти, но очень хочется. Вдруг когда-то будет такая возможность… Так вот, чтобы идти вперед, недостаточно какого-то поверхностного оптимизма. Потому что никто не может предугадать, каковы будут обстоятельства. Но идти можно, даже если видно только, каков может быть следующий шаг. Мы можем быть паломниками надежды, если понимаем, что сейчас нужно сделать этот следующий шаг.
Еще я сейчас вспомнил один из залов Ватиканского музея, посвященный кораблям и лодкам. Понятно, что он связан с Петром. Там есть много всего, в том числе, лодки народов Микронезии, Тихого океана. Я уже давно познакомился с одной из этих лодок – она называется «балангай». Это такие маленькие-маленькие лодки, но на них добирались люди с Мадагаскара до Филиппин, до Микронезии, иногда вдоль берегов, но часто и напрямую пересекали Индийский, Тихий океан и добирались до этих мест. Интересно, что это слово, «балангай», имеет двойное значение. Это и лодка, и такая маленькая община, политическая единица самоуправления в несколько тысяч человек. То есть такая община, которая как бы всегда в совместном пути на маленькой лодке, на которой, кажется, невозможно доплыть не то чтобы до Микронезии, но даже до Индии, но все-таки люди смогли. Океан огромный, а они все-таки плыли и доплывали. И поэтому я думаю, если мы делаем то, что нужно, смотрим на верные ориентиры, как они смотрели на солнце и звезды, то и мы доплывем.
Беседовала Анастасия Бозио