У саддукеев не было обыкновения много общаться со Христом. Они были слишком важными особами: отдалёнными от народа, занятыми сохранением любой ценой своей власти и привилегированного положения в обществе. Обычно собеседниками и оппонентами Иисуса были фарисеи: учителя народа, они были к народу близки и, кроме того, они верили искренне, хотя их косное, узкое толкование закона и вынуждало их смотреть на грешников как на обречённых, вступая в противоборство с новизной, открытостью и милосердием Христова представления об отношениях с Богом. В фарисеях могли быть гнев, несогласие, противление, но были также отношения и жажда истины – до такой даже степени, что они порой позволяли Иисусу себя переубедить (ср. Мф 12, 32-34). Из лицемерия, в котором обвиняет их Иисус, всё же следует признание ценности набожности, «используемой» ими, чтобы покрасоваться (вспомним де Ларошфуко, определявшего лицемерие как «дань уважения, которую порок платит добродетели»).
В саддукеях мы находим иное поведение: оно проглядывается в диалоге из сегодняшнего Евангелия. Их грех – не лицемерие, а цинизм, откровенно смеющийся над благом, бросающий ему вызов, а в данном случае – ещё и взирающий самодовольно и уничижительно на религиозную веру народа и его надежду на воскресение. Наседая на Иисуса, они, дабы загнать Его в угол, применяют технику, подобную фарисеевой: задавая вопрос о законе, подкреплённый авторитетом Моисея, они выискивают ему неувязки. Просто-напросто они делают это в таких понятиях, что вытекающее заключение оказывается смехотворным. Того-то они и ищут: поднять на смех веру в воскресение, которая, как нам известно, с полной ясностью определяется в Израиле во времена относительно поздние, лишь в эпоху Маккавеев (около II в. до н.э.). Установленное же Моисеем обязательство, на которое они ссылаются – закон левирата (ср. Втор 25, 5-6) — имело целью обеспечить потомством усопшего брата (и законную передачу наследства), что было единственной принятой тогда формой сохранения жизни и знаком Божьего благословения. Поставленный саддукеями узкоприкладной вопрос отлично проясняет, что для них воскресение мёртвых – бессмыслица: с точки зрения закона, «в воскресение» жена принадлежала бы всем братьям одновременно, поскольку ни один из них не мог бы предоставить потомство как «подтверждение права собственности». Циничная ирония вопроса открывается в смехотворном для патриархальной ментальности сложившемся положении: гарем из мужчин вокруг одной единственной женщины.
Дело в том, что для саддукеев, «отвергающих воскресение», единственным возможным благом было лишь то, что можно получить в этом мире, и они всеми силами предавались его обретению: богатство, успех в обществе, власть. Основой, гарантировавшей им обладание этими благами, был тот же самый закон левирата, факт принадлежности к потомкам Цадока; а потому для них потомство было единственным способом пережить смерть: сохранить имя отца – фамилию – а также отцовское наследие. В религиозном обществе эти блага были привязаны к культу и Иерусалимскому храму; в захваченном народе необходимым было, кроме того, сотрудничество с захватчиком – и ничто из этого саддукеям не претило. Ясно, что, если бы сложились обстоятельства, саддукеям не отняло бы аппетита обернуться функционерами какой-нибудь очередной партии или мажоритарными акционерами любого акционерного общества. Когда не существует трансцендентных ценностей, остаются лишь те, что котируются на бирже. Тревожащую перспективу некой возможной «высшей справедливости», могущую потребовать от нас отказаться от тех благ, которыми ныне мы с удовольствием распоряжаемся в силу наследства или общественного положения, можно и должно изгнать вон, удачно её дискредитировав – например, подвергнув осмеянию. Как видим, в наиболее элементарных делах история привносит не так много новизны, как порой кажется.
Ответ Иисуса, полный смысла и мудрости, подчёркивает внутреннюю слабость столь циничного вопроса. В первую очередь, саддукеи поставили его неправильно, перенеся на реалии грядущей жизни структуры и учреждения, имеющие смысл только в этом, эфемерном и преходящем мире. «Чада века сего, — говорит Иисус, — женятся и выходят замуж», но мог бы добавить: «рожают детей, копят деньги, оставляют наследство». Всё это – выражение ограниченности, свойственной сему, пространственно-временному миру, которое мы не можем перенести в сферу вечной жизни: ведь это не просто бесконечная жизнь, а жизнь полная, в которой всё доброе сохраняется (спасается) и одновременно же преодолеваются те ограничения, что здесь препятствуют полноте. Вот что это означает: «ни женятся, ни замуж не выходят, и умереть уже не могут; ибо они равны ангелам и суть сыны Божии, будучи сыновьями воскресения» (что равнозначно утверждению, что они принимают участие в жизни Воскресшего, Иисуса Христа, Сына Божия). Невозможно измерить мир потусторонний (ускользающий от всякой попытки воображения) параметрами посюстороннего. Наоборот, нам нужно мерить нашу земную жизнь (наши отношения, наши ценности, наше поведение и жизненный выбор и проч.) мерилами высшего.
Итак, как же это возможно? Если тот мир никак нельзя себе вообразить, то это не означает, будто его нельзя обдумывать и осознавать в свете веры. Таков смысл второй части Христова ответа. Христос благоразумно опирается на текст, который саддукеям, признававшим лишь Пятикнижие, был хорошо известен. В отрывке о купине (ср. Исх 3, 1-14) Бог является в откровении Моисею и сообщает ему Своё имя («Я сущий», то есть, «Я Тот, Кто грядёт, Кто будет с вами», исполняя обетования) под видом огня, горящего не сжигая: Бог очищает, подобно огню, но не сжигает; несёт не смерть, но жизнь. Бог являет себя в этом мире, где столь многообразно царствует смерть: красота, сила, богатство – всё обнаруживает себя эфемерным и преходящим, уязвляемым относительностью пространства и времени. Однако существуют реальности, указующие, что не всё подвержено разрушительной силе смерти. Верность, истина, справедливость, любовь преодолевают относительность пространства и времени: они подобны та́инственным знакам вечности внутри времени. И правда, наша повседневная интуиция говорит нам, что, как бы сложно то ни было, всё же принести в жертву сиюминутные блага ради тех, иных, более возвышенных стоит хлопот и имеет смысл; стоит хлопот и имеет смысл отдавать жизнь ради них. Французский философ Э. Мунье говорил, что «личность достигает полноты зрелости лишь только в тот момент, когда выбрала быть верной тому, что дороже жизни». Но если есть верность, если есть ценности, что дороже жизни, то есть и измерения, которые её превосходят и которые мы можем познать; как иначе мы могли бы им себя посвятить, отдавая за них жизнь?
Случай с Маккавеями из первого чтения становится для нас сегодня символом всех тех, кто готовы были отречься от жизни ради идеала. Мы находим здесь свидетельство, что в относительных условиях этого мира являют своё присутствие абсолютные ценности и требования, превосходящие биологическую жизнь: целостность личности несравненно больше, чем целостность физическая, от которой юноши-Маккавеи отрекаются, чтобы остаться верными вере. Такие абсолютные требования, ради которых стоит отдать собственную жизнь, бьются также и в груди различных проявлений атеистического гуманизма, которые, даже ценой жизни и счастья индивида, тщатся насадить разновидности Царствия Божия в этом мире, будучи не чем иным как обмирщёнными формами христианского альтруизма. Но эта царская щедрость, по сути своей, обманчива, если не существует абсолютного и безусловного блага, ведь это значит отдать единственное относительное благо собственного эфемерного существования во имя блага грядущего, обретение которого не гарантировано и которое, в сущности, даже не существует. Нужно признать, что в этом смысле позиция саддукеев (вчерашних и сегодняшних), совсем не привлекательная, тем не менее, более последовательна.
В своём ответе Иисус говорит, что вечный и абсолютный Бог явил себя в человеческой истории, открывая новые жизненные горизонты. Он открывает их косвенно, посредством тех ценностей, «что дороже жизни». А также и напрямую, в Откровении, в Иисусе из Назарета, который, ради любви свободно отрекшись от собственной жизни, отверз нам путь к полноте жизни. Иисус не позволяет себе, как саддукеи, иронии, однако серьёзно и проницательно подчёркивает, сколь бессмысленна вера в такого Бога, что обрекает нас на смерть, в лучшем случае храня о нас воспоминание, которое не пребудет долго, ведь, за исключением немногих исторических персонажей, «сохранённых» на страницах исторических книг и в названиях улиц, кто хранит воспоминания о ком-то более дальнем, чем деды и бабки? И как бы велеречиво ни звучали обещания «помнить вовеки», и эта некрепкая память исчезнет, когда мы сами вскоре канем в Лету. Единственная «вечная память», имеющая настоящий смысл – это остаться в Божьих мыслях, в общении с Ним. Бог, помнящий об Аврааме, Исааке и Иакове – это не Бог, бросающий их в первом попавшемся закоулке истории, но Бог, который, создав их и даровав им жизнь, их же спасает и вызволяет из лап смерти. Иисус, заставляя умолкнуть саддукеев, укрепляет сегодня нашу надежду. А посредством слов св. ап. Павла помогает нам понять, что надежда, о которой мы говорим, это не бездеятельное ожидание «грядущего мира», но сила творить «всякое дело благое», являющее уже сегодня полноту этого будущего. Речь, таким образом, о надежде, вдохновляющей нас отдать жизнь, идя на риск ради тех ценностей, что дороже жизни; учащей нас, что хоть творить добрые дела и рискованно, это не значит дать водить себя за нос, но есть дело стоящее. Всякое благо исходит от Бога, источника жизни. Принести жизнь в жертву благу – это соединиться с этим источником, который, посредством Иисуса Христа, раскинул среди нас свой шатёр. Одним словом, мы можем стать уже сейчас «равными ангелам», нести Божью благую весть, возвещать нашими благими деяниями, что живёт среди нас Сын Божий, умерший и воскресший.
Перевод: Денис Малов cmf